хорошее расстояние, — в конце концов решил барон, — с одной стороны, за нами уже не поскачут, с другой стороны — еще можно вернуться. Да и какой-то крестьянский домишко маячит за полем — можно купить вина и сыру и сделать остановку».
Эделия с радостью откликнулась на возможность привала — телега была тряской и каждая колдобина отдавалась болью в поврежденной ноге. Руперт проворно слетал за едой в примеченный домик. Когда попутчики утолили голод, Карл осмотрел ногу Эделии и наложил тугую повязку, для которой Руперт не пощадил одну из своих нижних рубашек тонкого голландского полотна. В кружевной тени жидкой оливковой рощицы было душновато, но покойно. Хотелось немного посидеть, поговорить, подумать. Честно говоря, Руперту не терпелось выслушать рассказ Карла, который почти совсем уже пришел в себя, если не считать легкой туповатой озадаченности, появлявшейся на его лице всякий раз, когда он смотрел на Эделию.
Заставлять Лотецки говорить не пришлось. Он поведал — даже без особой сбивчивости и истеричности — об обстоятельствах появления дюка и Манон в доме графа Глорио. По его словам, нынче поутру, после завтрака, синьор Глорио зазвал дюка к себе в кабинет отведать легкого вина и поговорить о жизни. Карл был несказанно рад этому, потому что мог сопровождать Манон в ее прогулке по садику, где они любовались бабочками и изумрудными лягушечками. О чем говорили граф и дюк за закрытыми дубовыми дверями — осталось загадкой, но беседа длилась около часу. Манон и Карл уже вернулись в дом и Манон расположилась у окна гостиной с вышиваньем, когда дверь графского кабинета с грохотом распахнулась и оттуда появился дюк. Он был не в лице. В том смысле, что его лицо было удушливо фиолетового оттенка. Бессмысленно поведя очами, дюк захрипел, схватился за ворот рубашки и повалился на пол.
Началась суматоха, восклицания Манон: «Дядюшка отравился, Карл, ну сделайте что-нибудь!» Граф, посмеиваясь, твердил: «Какое там, отравился, косточка от маслины, постучите его по спине»… И тут случилось самое страшное… Когда Карл хлопотал над дюком, из его кармана выкатился пузырек… гюнтеров пузырек… Пустой! Граф поднял пузырек, понюхал пробку и, нахмурившись взглянул на Карла… Карл бросился вон из дома, все в его голове смешалось… Это не он, не он…
На этом месте Карл вновь принялся всхлипывать и причитать. Она, она решит, что я злодей, а если не злодей, так трус, не знаю, что хуже! Руперт незлобиво ткнул Карла в бок. Просто, чтобы привести в чувство. Не волнуй девушку, лекарь… А расскажи-ка лучше, откуда у тебя пузырек с ядом… На этот вопрос Карл вовсе стал сбивчиво нести какую-то околесицу насчет маменьки, венской уроженки, и папеньки, хельветского лекаря… А потом вдруг обреченно молвил: «Гюнтер дал».
«Откуда, впрочем, знать барону фон Мюнстеру про какого-то там Гюнтера», — устало думал Карл. Суматоха последних часов так его вымотала, что он чувствовал себя пустым и гулким, как кувшин для вина, что выставили на солнце для просушки. А барон все не отставал со своими вопросами. Все ему интересно было знать о доме Глорио, что там, да как… Просто чтобы отвязаться от барона, Карл рассказал, что в столовой графа висит портрет красивой дамы. Видимо, дорог этот портрет графу, жена, верно, покойная… хельветская подданная, наверное… Барон в удивлении взглянул на Карла — «Почему ты решил, что хельветская подданная?» «Так медальон у нее на шее, — пробормотал Карл. — хельветской майолики, белый с голубой розой… дрянная, кстати, майолика, роза на капусту похожа… о Манон, Манон!»
Эделия, до сей поры молчаливо слушавшая мужчин, схватила барона за руку.
— Маменькин медальон, других таких нет, — жарко прошептала она ему прямо в ухо. — Помолчи, дитя, — предостерегающе сжал ей руку Руперт. «Мда, а граф-то интересная личность, оказывается, может и зря я пренебрег его гостеприимством…»
35
15 июня, полдень
Меж тем на дороге, где по-прежнему стояла телега наших друзей, появилась замечательная процессия. Три пестрых, ярко крашенных кибитки были влекомы впряженными в них разномастными лошадками в том самом направлении, откуда только что приехали наши герои — к дому графа Глорио. Из кибиток доносился нестройный гул голосов, лай, кукареканье, словом, мешанина звуков. Вся в целом картина не оставляла никаких сомнений в том, что это бродячая труппа — артисты, циркачи, гимнасты, тот забавный и неопасный сброд, который всегда можно встретить в любых теплых и хлебосольных краях.
Заприметив наших путников, актеры остановились, из кибиток появились люди в смешных костюмах. Не ожидая никаких приглашений, они подошли к нашим друзьям и затеяли непринужденный разговор. Собственно, их интересовало, правильно ли они едут к имению графа Глорио, который пригласил их показать «Сцены из мадридской жизни с исчезновением благородной доньи Эльвиры» — чувствительную пиесу с рядом волшебных эффектов и рыцарских поединков.
Узнав, что дорога правильная, артисты вовсе не собирались быстро уходить — напротив, они расположились позавтракать. Откуда ни возьмись появился кувшин с дешевым вином, яйца, молодой сыр, хлеб. Шум, шутки, атмосфера неожиданно нагрянувшего балагана.
Один из гимнастов склонился над ногой Эделии. «Вывих, — констатировал он, — сильный вывих». Не обращая внимания на писк Эделии, парень решительно дернул ее за лодыжку. «Ну вот… а теперь травку приложить…»
— Крисмегильда! — крикнул он куда-то в сторону повозок, — принеси-ка своего травяного зелья! Из последней кибитки, потягиваясь и демонстрируя в зевке два ряда великолепных жемчужных зубов, появилась девушка примечательной внешности.
Была она высока и дородна телом, огненно-рыжие волосы оттеняли молочно-белую кожу, яркие зеленые глаза смотрели на мир с непринужденным, веселым любопытством. От нее так и пыхало искрящимся, ослепительным здоровьем, любовью к жизни и свежей силой… Руперт от восхищения прям таки крякнул. Богиня плодородия, не иначе! Гимнаст, возившийся с ногой Эделии, понимающе подмигнул Руперту: «Наша Крисмегильда… меньше полугода с нами, а уже какие овации имела в роли Брунгильды, когда мы баварцам «Зигфрида и Нибелунгов» давали!!! А как собак дрессирует!»
Крисмегильда, ласково улыбнувшись Эделии, начала заматывать многострадальную эделиину лодыжку тряпочкой с какими-то мазями. От мазей исходил травяной, слегка болотный запах. Руперт с удовольствием поглядывал в сторону девушек — тонкая, прозрачная Эделия, воплощение придворной красоты, и Крисмегильда — истинное дитя окружающей природы… Да, такую во дворцах не взрастишь… Ее попробуй во дворце запереть — сбежит, как пить дать сбежит…
— Ничего, ничего, — приговаривала меж тем Крисмегильда, — сейчас тебе полегчает, а я пока тебя немного развлеку, ты и забудешь про боль… Тут Крисмегильда тихонько свистнула. Из ее повозки выскочил белый, как сахар, пудель, весь увешанный лентами. Ленты делали его ужасно похожим на
